Айзенберг Андрей

 Воспоминания

«Что собой представляла «Студенческая Весна 198…»? Десять факультетских вечеров, плюс один заключительный, общеуниверситетский. Два отделения, в первом – «крупная форма», как правило спектакль или, на худой конец, композиция, во втором – сборный концерт: СТЭМ, песни, танцы. Нешуточная борьба за призовые места. Еще более нешуточная борьба за призовые места в неофициальном рейтинге. Интриги. Слухи. Месяц, исключенный из учёбы и личной жизни. Ежедневные репетиции до полуночи. Страх, что не успеем и лажанемся. Толпы жаждущих билетика. Штурм Лендворца. Подвиг неизвестных героев из оперотряда, отстоявших входные двери. Закрытый занавес. С одной стороны от него – наполняющийся шумящий зал. С другой – мандраж и 50 грамм водки перед стартом. 5 минут задержки. Шум нарастает. 10 минут. Шумят. А вдруг лажанемся?! 15 минут. Занавес! Поехали!!! Свет рампы, боковых и верхних подвесок бьет в лицо. Зал не виден. И слава богу, что не виден. Но мы-то знаем, что в 11 ряду сидит жюри. Не так: Сидит Высокое Жюри. 10 представителей факультетов, каждый из которых готов, как Тузик грелку порвать 9 вечеров из 10. (Заключаются и распадаются временные коалиции, плетутся сети интриг, добывается инсайдерская информация). Представитель ректората, как правило, это Юрков, проректор по учебе. Представители профкома, студклуба.
И Он – приглашенный специалист. Яков Айзенберг. Театральный критик. Единственный профессионал среди любителей. Безусловный авторитет. Высший Судия Высшего Суда, который начнется сразу после концерта. Суд-то высший, но совсем нестрашный (страшный будет потом, дома). Суд умный. Интеллигентный. Эмоционально-пристрастный (театр без эмоций – уже не театр), но необидный. В плохом и бездарном (оказывается не бывает беспросветно-плохого!) ищется и находится искорка хорошего, надежда на будущее. Говорится как надо, как грамотно. Из шелухи недоработок, неумения, непрофессионализма, дури вылущивается зерно замысла, мысли, послания залу, городу и миру. Жесткий разнос облекается в слова, после которых хочется расти и работать. Интриги и сплетни становятся тем, чем они являлись изначально – мороком, туманом, бредом. Идеологические нападки легко и разумно отбиваются, и рикошетят по нападающим. Партком безмолствует. Контролирующие и карающие органы теряют эрекцию и обвисают. Война закончилась, всем спасибо. А теперь дискотека, водка и шмурдяк. До следующей « Весны », физики!
Влияние Якова Лазаревича Айзенберга на нашу жизнь и жизнь университета трудно переоценить. Это была школа мысли и хорошего вкуса. Это было адекватное отношение к нашим потугам и амбициям. Не надо «актерствовать» и играть в «настоящий театр», мы не профессионалы, сильны не этим. Главное - мысль, понимание «зачем», понимание «кому», эмоциональная вовлеченность, трансляция всего этого залу. Безусловное уважение к своей публике, «понимающей» и «разделяющей», но не только – уважение ко всякой публике: бабушкам во дворах на агитплощадках, рабочим, экипажам судов речфлота, раненым афганцам в госпитале. Публика – не дура! Максимум эффективности при минимуме изобразительных средств. Диалог с залом. Никакой четвертой стены. Никакой пошлости и быдлятины. Никакого официоза. Никакого совка. Свежесть и свобода. Свобода творчества и свобода художественного высказывания. Ворованный воздух, по Мандельштаму.
А дома – уже откровенный разбор по гамбургскому счёту. Холодный душ и жесткая критика. После которой – звездить просто глупо.
Яков Лазаревич Айзенберг родился в Ростове в 1924 году. За день до первой оккупации успел эвакуироваться с семьей за Урал. Оттуда, после 9 класса, ушёл  добровольцем на фронт. Закончил краткие артиллерийские курсы, получил лейтенантские звездочки и батарею. Воевал. Был ранен и контужен. Демобилизовался в 1943. Закончил школу экстерном. Работал в военкомате.
В 1946 году, проучившись год в Ленинградской военно-медицинской Академии, бросил ее и поступил в ГИТИС на театроведческий факультет. В 1951 году закончил его, был одним из лучших, срезали на госе по научному коммунизму (валили его целенаправленно, чтобы не претендовал, инородец, на аспирантуру). Остался без работы.
В Москве тогда было страшно. Друг-фронтовик (капитан СМЕРШа) предупредил, что заводят дело и надо уезжать.
Написал и разослал 200 писем по всем городам. Откликнулись трое. Уехал в Ашхабад, редактором на радио. Бросил Москву и театр. Боль эта была с ним до конца жизни.
В Ашхабаде познакомился с моей мамой. Стал заниматься кино, писал сценарии документальных и художественных фильмов, дорос до начальника сценарного отдела киностудии Туркменфильм.
В Ашхабаде жизнь «европейской» диаспоры была интересна и необычна. Окраина империи была провинциальна, но более свободна. Он познакомился с Арсением Тарковским, Булатом Окуджавой, подружился с Юрием Трифоновым.
В 1963 году вернулся с семьей в Ростов, к стареющей маме. Перевез домой собранную после войны библиотеку и продолжил ее собирать в Ростове (сейчас – около 8 000 книг). Работал театральным критиком. Кинокритиком. Писал сценарии для Ростовской студии кинохроники, снятые по ним фильмы нестыдно смотреть и сейчас.
В начале 60-х соседи написали на него донос, что не работает нигде, тунеядствует (хотели отобрать квартиру). Спасло то, что в отличие от Иосифа Бродского, он таки состоял в творческом союзе, то есть имел право не ходить на службу, а быть свободным художником. Чем активно пользовался: работал до 4-5 утра, спал до 12 дня. Цену советской власти знал, хотя диссидентом не был. Был «внутренним эмигрантом» и просто свободным человеком. Советская власть тоже знала ему цену и не выпускала, даже в соцстраны.
С 1978 по 1986 год он работал в жюри университетских фестивалей. У музыкантов бывает абсолютный слух. У папы был абсолютный вкус. Художественный, литературный, театральный. Вкус к жизни, поездкам, встречам, хорошей умной компании, хорошему застолью с тостами и хохмами. Он был настоящим профессионалом, то есть умел просто рассказать сложное. Он был нелицеприятным критиком, на которого не обижались. Так не бывает, но так было.
Он был светлый и в высшем смысле нормальный человек, умный, ироничный, не демонстративный, без «богемных» закидонов. В удушающей провинциально-советской атмосфере он оставался свободен сам и дарил эту свободу семье и друзьям.
Он умер в 1995 году, от последствий застарелого фронтового туберкулеза.
Вечная ему память.

Ноябрь 2009, Ростов-на-Дону.

 

Яков Лазаревич Айзенберг