Владимир Петрович ДМИТРИЕВ

Про ТЭФФ многие говорят "наш", но у каждого он свой. Мои воспоминания - о моём ТЭФФе. Это не история театра, а всего лишь часть персональной памяти, и уже потому не всегда и не во всем объективная. В студенческие годы (1966-1971) "субъект" связей с ТЭФФом не имел. По окончании физфака держался подальше. А присоединился к ТЭФФу лишь в 1974 году, причем не по своей воле, а по казенной нужде. Был я уже аспирантом и членом Совета Молодых Ученых физфака, ответственным за культурное развитие последних. Свою предыдущую, школьную ещё театрально-телевизионную жизнь не афишировал. На культуру же был “брошен”, так как до того организовал киноклуб физфака. Кто помнит, шумное было дело. Некто Саша Любимов, сотрудник ОКТБ Пьезоприбор и тоже член СМУ, привел меня в ТЭФФ на репетицию "Физиков" по пьесе Фридриха Дюрренматта. Пришли мы просто узнать, не могут ли молодые ученые чем-нибудь помочь. Ставил спектакль другой сотрудник ОКТБ Виктор Иванович Донсков. Донсков не вдаваясь в суть наших планов и намерений тут же нас обоих попробовал на роль Мёбиуса. Части публики стоит объяснить, что местом действия пьесы является психиатрическая клиника, где содержатся три бывших ученых, " воображающих " себя Эйнштейном, Ньютоном и Мёбиусом - теоретики стало быть. На самом же деле они в своём уме и сбежали таким образом от ужасов современной цивилизации, продолжая при этом тайком работать. Кастинг мы с Любимовым не прошли и были отвергнуты в пользу студента Геры Семенова, которому Донсков и доверил удушить по ходу действия весьма привлекательную сиделку, что Гера впоследствии брутально проделал в полном соответствие с замыслом автора. По всему видать, ни во мне, ни в Любимове такой безжалостности Донсков не почувствовал. Дебют, таким образом, не состоялся, но отношения завязались. И уже следующий спектакль, "Черную шкатулку", мы с Виктором Ивановичем ставили вместе. А потом ещё, ещё, и ещё.   " Черная шкатулка " была спектаклем-композицией по книге чешского поэта  Людвика Ашкенази. Книга Л. Ашкенази написана "свободным стихом" - без рифмы и соблюдения канонических стихотворных размеров. Это сборник стихов обо всём: о прошлом, настоящем и будущем, о взрослых и детях, о палачах и жертвах, о счастливых и несчастных. И всё это сопровождается великолепными черно-белыми фотографиями. Из многих линий мы выбрали историю жизни человека в современном мире:     Человек родился     и сразу в крик.     Никто его не понимает,     но все ему рады...   А потом уж реальности жизни. Пересказ содержания спектакля займет больше времени, чем он длился. Шел он на фоне музыки, сорт мелодекламации. Музыку для каждого фрагмента пришлось подбирать самому, самому же монтировать фонограмму. Это был мой первый опыт музыкального редактирования, поэтому не обошлось без помощи профессионалов. Большинство музыкальных фрагментов находились довольно быстро - всплывали из глубин памяти необходимые или похожие мелодии. Для вступления, на вышеприведенные стихи удивительно точно легла композиция популярной в то время польской группы "Скальды" - фортепианные аккорды, а потом крик новорожденного ребенка. Но вот с одним фрагментом никак не удавалось справиться, причем сам же я его и читал: Кто его знает: это было или только будет? С последней войны возвращался последний военный оркестр. Три геликона, три баритона, литавры, барабан и одна внештатная флейта. За ними шел последний, единственный капрал запаса... и т.д.   Хотелось, чтобы при этом звучала протяжная, тоскливая мелодия. Лучше, одинокая труба. Промучившись несколько дней, зашел в МузПед, расчитывая на помощь друзей и богатую фонотеку института. Приятелю своему Саше Селицкому, аспиранту-теоретику, объяснил замысел. Саша (теперь уже Александр Яковлевич, доктор искусствоведения, академик РАЕН и профессор) сам очень артистичный человек, сразу схватил суть, стал предлагать варианты, которые тут же и отвергал из-за наличия в них других инструментов. Мучались теперь уже вдвоем. Тут в дверь заглянул молодой человек, имевший вид хронического задолженника. Взгляд, устремленный на Селицкого, подтверждал первое впечатление - зачета по истории музыки у него не было, а реакция молодого педагога его и не обещала. Но тут Саша вдруг просветлел и закричал: "А ну заходи, бездельник! Сейчас мы тебя проэкзаменуем". А для меня добавил вполголоса: "Талантлив, обормот". Студент опасливо вошел и ... Чудо! В руках у него я увидел волторну! Такую же, как на фотографии в книге Ашкенази! Пять минут беседы профессионалов закончились великолепным соло на волторне. И было в нем столько неподдельной тоски, что я уговорил своего друга немедленно поставить зачет молодому дарованию. А музыкальный этот фрагмент, сразу же в аудитории и записанный, стал одним из украшений спектакля. Вообще же спектакль был рассчитан буквально по секундам, даже необходимые паузы для смены актеров на сцене были врезаны в фонограмму. Я с секундомером замерял время, которое каждый актер тратил на проход от кулиссы до микрофона. На премьере все работали просто фантастически, концентрация эмоций была невероятной. Помню, Татьяна Белоусова закончив свой фрагмент "Стена":     В одном храме выложили стену необычной мозаикой.     Из букв, цифр и крестиков.     То была мозаика из имен и фамилий,     из Адамов, Яковов, Циль и Давидов,     из Эмилей, Соломонов, Иосифов, Рахилей,     словом: из евреев.     И у всех был один надгробный камень,     холодный, гладкий, с тонкими прожилками.     И ни одного цветка возле них,     и не цвели здесь плакучие ивы,     и никто не ходил по тропинкам     с лейкой. Да и к чему поливать из лейки буквы?     Несколько раз сюда приходила женщина     и все искала на стене свое имя.     Мы ей говорили:     Верно, вы ошибаетесь, пани,     вы еще живы.     Смотрите, пани, у вас в кошелке свежая капуста!     Но она водила по стенке маленьким,     почти детским пальчиком,     и продолжала искать свое имя.     Нет, нет, говорила она при этом,     я тоже должна быть где-то здесь,     между Львом и Иосифом, начала рыдать за кулиссами. А финал получился просто ударным. Саша Гурвич великолепно читал очень трогательную и умиротворяющую новеллку "Сотворение мира" о маленькой девочке, сидящей на горшочке и плачущей о возможной несчастной судьбе своих будущих детей:     Была одна девочка, совсем еще маленькая,     и эта девочка сильно плакала.     Вы уж меня извините, сидела на горшочке и     горько-прегорько плакала.     Звали ее Ева. Ладно?     Прошло полтора часа, и никто не знал,     почему она плачет.     - Ева,- говорю, - дай мне немножечко твоих слезок,     я их спрячу в маленькую черную шкатулку.     Девочке это понравилось.     Она мне их наплакала целую чашечку, потом перестала     и говорит:     Мама мне сказала, что я тоже буду мама.     И у меня будет мальчик, кудрявенький такой, хороший,     и еще девочка - толстушка и хохотушка.     И теперь я боюсь:     а вдруг с ними что-нибудь случится?!     И оттого плачу.     Дядя Людвик, давай мы с тобой сами сделаем такой мир,     чтобы в нем никто не боялся!     Мы принялись за работу и сделали его.     На славу мир удался.     Он был из пластилина, весь красный. Снаружи и внутри.     Вулканов мы делать не стали, про границы забыли,     казармы у нас не поместились, для тюрем места тоже не осталось.     Мир этот Ева взяла с собой в постельку,     а я пошел домой и включил последние известия. Вот тут-то и пошли последние известия. Под оглушающие басы, в жестком ритме замелькали кадры недавнего военного путча в Чили. Контраст получился ошеломляющим. Думаю, в зале не было ни одного человека не испытавшего сильного шока в этот момент.  Играли мы "Черную шкатулку" потом и в ТЮЗе, на заключительном вечере Весны-75, посвященном 30-летию Победы. К следующей Весне я уже чувствовал себя своим в ТЭФФе, и сознавая ответственность за репутацию театра (весьма скандальную, надо сказать) предложил поставить "Дракона" Шварца. Евгений Шварц, кстати, начинал свою театральную карьеру в начале 1920-х в Ростове-на-Дону. Пьеса была им написана в 1944 году, опубликована, но сразу же "не рекомендована к постановке". Скандал, как вы понимаете, был гарантирован, хотя и благодушно неосознаваем. Если даже двенадцатью годами позже постановка Марком Захаровым телефильма по той же пьесе рассматривалась как "гражданский подвиг начального периода Перестройки", то уж в 1976 "клизма" нам в рабочем, совсем не героическом порядке, была обеспечена точно. Да кто ж про неё думал-то!? Но тут, знаете ли, как в науке: "все знают, что это невозможно сделать, а потом находится один идиот, который не знает и, в результате, делает" (цитата из не-помню-кого). Однако же после идеологически выдержанной "Черной шкатулки" к нам особенно не приставали. Так, пару вопросов в стиле "что вы имели в виду" задали, в ответ получили "а вы что подумали", на том и разошлись. Надо отдать должное нашим физфаковским руководителям - они всегда находили нужные слова, в меру сил сопротивляясь бдительным идеологам. Скандал не состоялся. Правда, и на заключительный вечер Весны не взяли, хотя первое место спектаклю и присудили.   Новинкой в "Драконе" было использование "живой" музыки и оригинальных, написаных для спектакля, песен-баллад. Готовясь к постановке, мы подобрали несколько стихотворений известных поэтов. Не хватало только финальной, слова для которой, став в один ряд с классиками, написал совсем неизвестный как поэт Мика Якубовский. Музыку же писали Володя Гражданкин, Гена Власенко и Саша Апсен - незабвенный физфаковский ансамбль "Проба сил". Музыканты оказались очень к месту в спектакле, причём качество музыки было столь высоко, что одна из песен, на стихи Р.Рождественского "Я жизнь люблю безбожно, хоть знаю наперед, что рано или поздно настанет мой черёд", "пошла в народ" и долго ещё подкармливала наших друзей, став настоящим хитом программы, которую они играли, подрабатывая на свадьбах. Вообще, каждый старался что-то внести в спектакль. Не забыть, как во время премьеры я за малым не загремел со своего драконовского трона, неожиданно увидев нависшего надо мной М.Замкового с огромным красным топором в руках. Весьма колоритный, габаритный, но увлекающийся Миша с полной отдачей и "размахом" играл роль стражника и в последний момент перед выходом на сцену разглядел за кулиссами Лендворца, в полумраке, пожарный щит, с которого и позаимствовал необходимую, по его мнению, деталь экипировки. Публике он очень понравился. Импровизации в ТЭФФе иногда принимали причудливый характер.   " Плохая квартира " по пьесе Виктора Славкина могла бы остаться в памяти как "крепкий" спектакль - неплохой, но без взлетов. Непросто было сразу сделать что-либо превосходящее успешного "Дракона". Да и то, сама пьеса была уже известна в самодеятельных кругах. Её автор, В.Славкин, в те времена служил зав. отделом сатиры и юмора журнала "Юность", в узких кругах был известен ещё и как один из авторов студенческого театра-студии МГУ "Наш Дом", руководимого широко известным в тех же в узких кругах Марком Розовским. Настоящая известность пришла к Славкину позже, после постановки пьесы "Взрослая дочь молодого человека", написанной им в 1975, и поставленной в 1979 нынешним классиком, а тогда начинающим режиссером Анатолием Васильевым - выпускником химфака РГУ и активным МОСТостроителем. "Плохая квартира" уже ставилась в 1966 г. в МГУ и имелась в архиве Саши Гурвича. Вот он-то, Гурвич, и закрепил спектакль в памяти. Без объяснений не обойтись. Действие пьесы разворачивается в стрелковом тире, куда местный муниципалитет временно поселил семью из трех человек. Тир действующий, между прочим, а более всего места, как в любом тире, прямо у мишеней. Знаете, всякие зайчики, лисички, ветряные мельницы. Клиенты постреливают, зайчики падают, ветряки крутятся, а семья живёт себе, привычно уворачиваясь. Всё бы ничего, да одно неудобство. Нет-нет, совсем другое - мух много, житья от них нет! В конечном итоге, после многочисленных жалоб муниципалитет идет навстречу рядовым гражданам и решает проблему - переселяет их в баню. Полный абсурд. Сам я играл роль хозяина тира; безвольного главу семьи -  Володя Лорман, а его жену Татьяна Белоусова с экфила (она у нас со "Шкатулки" прижилась, да так, что потом ещё и физфак закончила), гостящим у них племяником был Миша Киба. Не хватала только полусумасшедшей мамаши. Девочки-то наши ни ментальностью, ни темпераментом, ни габитусом не соответствовали авторско-режиссёрскому видению. Кому пришла в голову эта бредовая мысль даже не знаю - взять на роль мамаши Сашу Гурвича. Конечно, про Сашу было известно, что он может сыграть кого угодно и что угодно ("Я - чайник, заварите меня!" - это он в "Драконе"). Но есть же и предел режиссёрским новациям, ещё только 1977-ой на дворе! Получилось же так лихо, что рядом с ним нам и играть-то не надо было, подыгрывали только. Кончилось совсем уж неправдоподобно: Гурвич получил приз "Весны" за лучшее исполнение женской роли! Виктюковщина, прямо. С фестивалем "Весна-77" связана новинка в организации физфаковского вечера. Впервые он предварялся тем, что сейчас назвали бы рекламной кампанией. Для всех коллективов и их номеров были придуманы афиши и расклеены по факультету. Главный же стенд был на лестнице между первым и вторым этажами - на фоне прозрачной стены (тогда эта стена на всю свою высоту была стекляной) были помещены стенды, на которых и размещались все афиши. Сам я, помнится, придумал афишу для спектакля ТЭФФа и одну из афиш для танцевального ансамбля "Юность". В следующем, 1978 году сомнений, что ставить не было. Закончили свой титанический труд Коля Блохин и Мика Якубовский. Эти два фаната и знатока научной фантастики переложили для сцены "Хищные вещи века" братьев Стругацких. Сам я специального интереса к этому жанру литературы не испытывал, но к энтузиазму других членов труппы относился с уважением. Да и Стругацкие мне нравились вне зависимости от жанра. К тому же Блохин-Якубовский связались со Стругацким Московским, передали ему свою рукопись, и получили благословение Мэтра в письменном виде. Мэтр был ёмок в формулировках.  "Ну что ж,- написал он,- можно и так". Так мы и сделали. Всё в спектакле было на месте: музыка и музыканты, свет и декорации. Актёры были на высоте – с годами появилась какая ни есть артистическая культура, актерские навыки, просматривался ансамбль (сам уже не играл, потому скромничать незачем). Но всё же главный "приз зрительского восторга" достался исполнительнице совсем не главной роли. Тут опять необходимо отступление. Оформляла спектакль Машка Бирюкова, изумительная, талантливая девчёнка и моя студентка. Она-то и привела ко мне в лабораторию и в ТЭФФ (то и другое в существенной степени перекрывалось) свою однокурсницу Люсю Титову. Люся нервически реагировала на всякую ерунду, вспыхивала и краснела по любому поводу. Повидимому для борьбы с комплексами ей и было прописано выйти "на публику" - в ТЭФФ не только за славой шли. Роль для Люси нашлась, и она нарабатывала навыки тусовки в толпе разлагающейся молодежи. Художника по костюмам у нас и тогда не было, поэтому незадолго до премьеры я обсуждал с каждым из актеров, что хотелось бы на них увидеть, чтобы их персонаж обрёл завершение. Люсю я попросил подобрать что-нибудь мини, подчеркивающее. Она обнадёжила, что кое-что на примете имеет. Лаконичность моих объяснений Люся повидимому отождествила с лаконичностью средств. Когда она появилась за час до премьеры в, условно говоря, маечке и, условно говоря, шортиках, безусловно подчеркивающих, я понял, что не стоит настраивать актёров на этот вечер - вечер уже удался. Гениальная Люся своим совершенным телом прикрыла все наши недоработки и промахи, но при этом не настаивала на неуместности попыток других персонажей хоть как-то обозначить своё присутствие на сцене. Думаю не в одной голове в тот вечер промелькнул вопрос: "Куда же я, козёл, раньше смотрел?". У Люси же всё сложилось хорошо, а в актрисы она и не собиралась. ТЭФФ всегда был больше чем театр. 1980 был годом 35-летия Победы - хороший повод опять сделать что-нибудь серьёзное. Тут многое сошлось, но главное созрел тот ансамбль, который способен был в равной мере и насмешить, и напугать. В нем все были совершенно разные, а в результате на сцене составлялись совершенно невообразимые комбинации - мечта любого режиссера. Речь, конечно же, о ТЭФФе-76. Ставить решили ни много, ни мало Б.Брехта – три новеллы из "Страха и нищеты в Третьей Империи". Как-то уж и не удивляет, что получилось. У каждого свои впечатления и воспоминания, для меня же это спектакль Н.Бурдуковой и А.Скачедуба. Каждый из них в характере имеет какую-то дискретность, резкость и нервность реакций, которые в обычной жизни сглаживаются. А тут они объединились в семейную пару, которая выясняет, кто и что сказал в присутствие сынка-члена гитлерюгенда. Было ведь сказано что-то "не то", да вот кем из них, когда, и что конкретно, не знают - сынок незаметно исчез. А не пошел ли докладывать? Тут "дело государственное"! Ошеломляющая смесь агрессии и отчаяния, меняющийся ритм диалога, то затухающего, то вдруг вспыхивающего. От этого невозможно было оторваться ни на секунду. А когда всё закончилось, этого никто и не заметил, не понял. Все замерли и ждали - могло же опять полыхнуть. После долгой-долгой паузы зал взорвался. Я сам апплодировал за кулиссами, что бывало не часто. Задело сильно. " Девятый праведник " запомнился уже тем, что его и быть-то не должно было. В 1982 году ТЭФФ готовился преподнести сюрприз, впервые представив мюзикл. Давно мне хотелось в таком виде пересказать историю неразделенной любви и несчастной судьбы Сирано де Бержерака. Из пьесы Ростана был сделан сценарий, для баллад подобраны стихи поэтов, пронзительно написавших о разбитых сердцах, были выбраны музыканты. Начали даже репетировать. Сирано играл Витя Левчук, Кристиана – Виталий Лошкарев, Роксану – Жанна Одноралова, очаровательная студентка мехмата. Работали все на совесть, что-то даже получалось... Но в том-то и дело, что "работали". Профессионально, как серьёзные актеры. Но нужно-то было другое. "Сирано" Ростана, по-моему, имеет структуру, идеальную для музыкальной драмы. Пьеса полна контрастов, которые ещё более подчеркивались бы музыкой. Трагедия каждого персонажа должна была бы проявляться контрастом (временами, нелогичным и, если хотите, неуместным) к блеску и удали мушкетерской жизни. Причем, неясно даже, чья трагедия была большей – "раздвоенного" ли Сирано, которого игнорировали в одном облике, но обожали в другом; Кристиана ли, которого любили, да вовсе не за то, что было в нём; или Роксаны, в ослеплении любовью собственно любви-то и не разглядевшей. Всё завязано и перепутано, но все виноваты тем, что заняты, как ни посмотри, только собой, своими комплексами. И понял я, в конце концов, что всё это не для молодёжного, не для студенческого театра. Вот и всё... И появился "Девятый праведник" Ежи Юрандота с его неканоническим взглядом на библейскую историю Содома и Гаморры. Проблемы вселенского греха, судя по всему, были всем ближе, и дело пошло веселей. В годах 1983-85 с моей стороны ни спектаклей, ни воспоминаний о них. В 1983-84 я был на стажировке в Любляне (Словения), а в 1985 ещё находился под впечатлением. Выручали молодые, им и вспоминать. Как случался выбор пьес для постановки, вопрос не простой. Иногда причины и обстоятельства известны в деталях. Часто – скрыты во мраке. Почему и как в 1986 опять возникли Стругацкие и их "Сказка о Тройке", сказать не могу. Хотя у угасающей памяти возможно есть другой резон. В последние активные годы в ТЭФФе и Виктор Иванович Донсков, и я всё больше отдавали инициативу молодым, как в выборе пьес, так и в работе над спектаклем. А в связи с этим и запомнились больше события непосредственного отношения к сцене не имеющие. Ведь всякий спектакль окружен иногда весёлой, а иногда странной околосценической жизнью. Тут, наверное, уместно сказать о "возмущениях", которые вносили ТЭФФовские спектакли в университетскую жизнь. Предвкушение публикой послепремьерной бури, и гадание, что эту бурю вызовет, были неотъемлемой частью ТЭФФовских представлений. Важно, что зрители знали "кое-что" и ждали, как же на "это" отреагируют "кому положено". Причем даже отсутствие самого скандала, удовольствия вовсе не портило. К примеру, постановка "Черной Шкатулки" была благосклонно встречена инстанциями, а могла ведь стать предметом серьёзного разбирательства. Но тут "смотрящих" эрудиция подвела. Сама-то "Шкатулка" была в порядке, автор был не в порядке. Людвик Ашкенази, книга которого была издана в СССР в 1966 году вполне легально, стал чуть позже активным диссидентом, участником "Пражской весны", и съехал из Чехословакии после её освобождения от иллюзий Красной Армией в 1968 году. Отщепенца протащили на студенческую сцену! "Что это, преступная халатность или злой умысел?" Но в 1986-то Перестройка шла (если кто ещё помнит), и даже "наверху" уже не было идеологического единства. Близкие же к нам идеологи местного масштаба были полностью дезориентированы и временами впадали в неуместный раж. "Ветры Перестройки", конечно, санкционированы сверху, но они же всё больше с завихрениями, как тут нос по ветру держать? В результате такой привязанности к направлению директивных потоков наступает головокружение, теряется адекватность восприятия. И вот после премьеры "Сказки о Тройке", весьма положительно принятой всеми, включая жюри Весны, появляется статья в университетской газете "За Советскую Науку", зоркий автор которой чего только не "вешает" на "гнилой" ТЭФФ. Статья большая, целая полоса многотиражки. Автор – молодая журналистка Татьяна З., спортсменка, комсомолка, выпускница филологического факультета. Для наивных, не знакомых с законами жанра – статья "от всего сердца" это только затравка. Закон журналистского политрасследования предполагает продолжение в виде совета с массами, что же делать с гадёнышами. Затем следует громовой отклик вышестоящей организации, и сходит всё накрывающая лавина. Потом – "прощание с героями", и тишина... В полном соответствие с теорией, было организовано обсуждение спектакля общественностью в зале НИИ Физики, где в президиуме уже наличествовала пара "заинтересовавшихся" журналистов областной газеты "Комсомолец", да наша "неравнодушная" Татьяна. (Хотя, признаем, ситуация – прямо на сцену, тройка обсуждает "Тройку"! Они бы хоть уравнение нарушили!) По итогам "обсуждения" появляется огромная, опять в целую полосу(!) статья теперь уже в печатном органе обкома комсомола. Это, повидимому, была вершина ТЭФФовской славы – ну когда ещё нам посветят столько газетной площади !? Да и по какому поводу? В тот же раз истощенная идеология сработала нетворчески. Результат оказался адекватным убогости задумки. Сначала ново-Тройка не сумела всколыхнуть физфаковские массы, которые, похоже, пришли просто поприкалываться. Да и что ещё делать, когда фраза из анкеты старика Эдельвейса "Национальность: белорус; Знание иностранных языков: русский – свободно, украинский и белорусский – со словарем"; объявляется "оскорблением белорусского народа, потерявшего во время Великой Отечественной войны каждого шестого жителя". Перечитайте ещё раз. Так и было заявлено, ни больше, ни меньше! В том же духе была выдержана и статья. Публика была в восторге. Начальство же в восторге не было, оно даже интереса не проявило. Верхи уже попросту не могли, хотя их же низы, как мы видим, ещё были непрочь. Не до самодеятельности было верхам - ни до студенческой, ни до журналистской. В общем, зачем старались, зачем мозг напрягали? А у Татьяны З.  всё сложилось хорошо – она теперь учит студентов теории журналистики, на практике же формирует информационное лицо Alma Mater. А нам и не жалко, лицо – родное, мы его всяким любим. Студент же нынешний и не такое видал. Спектакль "Геркулес и Авгиевы конюшни", поставленный по пьесе Ф.Дюрренматта в 1987-ом году, уже полностью делался ребятами: Лешей Левиным, Яшей Никитиным, Петей Дудкевичем. Это уже было похоже на подготовку капустника, когда все "фонтанируют" и получают от того огромное удовольствие. Мне же было позволено "витать и осенять", а точнее, вовремя останавливать полет безудержной фантазии трио постановщиков. На премьере мы с Виктором Ивановичем Донсковым, впервые за многие годы, были расслаблеными и благодарными зрителями. Это был первый спектакль, который я смотрел из зала. Не поверите, ТЭФФ мне понравился.   Июнь 2009. Гренобль, Франция